Приближалось время разрешиться от бремени моей Толе, и, хотя всё шло нормально, я сильно переживал. Толя ужасно боялась ожидающей её боли. Я старался её поддержать, уверяя, что боль эта вовсе не такая страшная, как она её себе представляет.

18 декабря 1885 [года] вечером мы пили чай у Вятковских. Там Толя почувствовала первые схватки. Мы поспешили домой, откуда я незамедлительно послал за заказанной заранее акушеркой. Бедная моя жена дрожала от ужаса. Я её обнимал и успокаивал, как мог. Однако всё прошло хорошо, и в пять часов утра 19 декабря у нас родился сын — крепкий и здоровый мальчик. Когда Толя услышала первый его крик, она забыла о своих страданиях. На лице её расцвела блаженная улыбка, и она расплакалась от счастья. Я тоже не мог сдержать слёз, целовал руки и ноги моей любимой и не мог поверить, что стал отцом. Опасаясь, как бы кормление не истощило Толю, я предложил нанять кормилицу, но Толя даже слышать об этом не хотела и возмущалась от самой мысли доверить своего ребёнка чужой женщине. Мне пришлось уступить.

С момента появления на свет сына, которого Толя назвала Владислав, я отошёл на второй план, а моя любимая с самоотречением посвятила себя ребёнку. Много нам помогала Стася. Она не только ухаживала за Толей и ребёнком, но и занялась хозяйством. Через несколько дней после рождения Владзи, когда я вернулся из больницы, меня встретила очень взволнованная Стася и сказала мне так, чтобы Толя не слышала, что в нашей квартире пахнет гарью: видимо, что-то горит. Поскольку я ничего не чувствовал, то успокаивал Стасю, говоря, что ей почудилось и что ничего гореть не может. Но в тот же вечер в спальне показался дым. Вызванный хозяин обнаружил, что начала тлеть балка, проходящая через печь, облепил её глиной и заверил, что теперь уже ничто не угрожает. Однако Стася не поверила и в тревоге не могла заснуть. Она встала ночью и собрала в сумку ценные вещи Толи: украшения, серебро и т. д. Следующий день прошёл спокойно, но вечером в спальне снова появился дым, начал стлаться и ползти по потолку и заполнил собой комнату. Мы как можно скорее перенесли Толю с ребёнком в гостиную, однако вскоре уже и эта комната заполнилась дымом, и пришлось переносить Толю с сыном в мой кабинет. Тем временем пришли хозяин с печником и разобрали верхнюю часть печи. Балка уже пылала огнём. Из-за печи пламя вспыхнуло и в кабинете. Пришлось спасаться из грозящей пожаром квартиры, а на дворе был мороз 41 °R80. К счастью, Толя моя была совершенно спокойна и думала только о ребёнке.

На другой стороне двора стоял каменный двухэтажный флигель. На первом этаже жил хозяин, а второй оставался незаселённым и неотапливаемым. Как можно скорее я застелил в нём пол шубами и войлоком, стены завесил коврами и велел растопить печи. Акушерка, старательно закутав ребёнка, стремглав перебежала двор в новое помещение.

Больше хлопот было с Толей, потому что я не мог позволить, чтобы на пятый день после родов она сама шла по морозу по лестнице, как она собиралась делать. Укутав её в шубу и в тёплый платок и обернув ноги одеялами, я посадил её в кресло, и мы с кучером перенесли её через двор во флигель. Это было в Сочельник Рождества Христова (24 декабря 1885 г.).

Тем временем пожар погасили, но целую неделю мы не могли вернуться в нашу квартиру, потому что требовалось переставить печь, прогреть выстуженную квартиру, отмыть её и вывести запах дыма.

Это настоящее чудо, что ни Толя, ни ребёнок не заболели. Моя милая жена быстро поправлялась, а её лицо приобрело новое выражение — такое милое, что я не мог на неё насмотреться, и, если это возможно, казалось, что я любил её ещё больше. Мы восхищались нашим Владзей и находили, что всё в нём прекрасно: глазки, ручки, пальчики. Однако Толя всё ещё переживала. Когда он долго спал, она прислушивалась к его дыханию, и ей казалось, что он плохо дышит и что слишком долго спит, а когда он плакал и корчился от кишечных колик, она плакала над ним. Она не спускала ребёнка с рук, носила его целыми часами и приучила, что он засыпал только у неё на руках.