Через несколько месяцев я написал для нашего сына такую колыбельную:

***

Засыпайте, бровки, спи дитя родное!

Пусть все сны дурные мчатся стороною,

Пусть тревога сердце никогда не точит,

Спи в объятьях мамы, милый мой сыночек!

Засыпайте, глазки, скоро ночь настанет,

Пусть слеза печали вас не затуманит!

Утомились глазки и вот-вот сомкнутся,

А наступит утро — снова засмеются.

Вот уже и губки сонные зевают,

Когда мама сыну песню напевает.

Засыпайте, ушки, пусть ночные тени

Вам навеют звуки райских песнопений.

Их могли вы слышать, вам их пели птицы

В Небе, где был Владзя, прежде чем родиться.

Пусть уснёт твой нежный, тонкий голосочек.

Засыпай скорее, милый мой сыночек!

Пусть твоё сердечко в такт спокойно бьётся,

Добротою к людям пусть оно зажжётся,

Пусть живёт в нём смелость и любовь к Отчизне,

Чтоб с добром и честью ты шагал по жизни!

Отдыхайте ручки, набирайтесь силы,

Чтоб на жизнь большую вам её хватило!

Не для праздной жизни человек родится —

Пусть же будут руки добрые трудиться!

Под родною крышей всё тебе знакомо,

Но пора наступит — ты уйдёшь из дома.

В жизни всё случится, может, будет худо.

Но нескоро это, засыпай покуда!

Не пугайся бури: день придёт погожий,

Сильных духом буря погубить не сможет.

Ветхие деревья сломятся под нею,

Только ум и совесть крепче и прочнее!

Ты снесёшь невзгоды, ибо сильным будешь

И трудом упорным знания добудешь.

Пусть поступок скверный чести не погубит,

Сам любить ты будешь, и тебя полюбят!

Малыш наполнил нашу жизнь и стал её отрадой. Толя почти полностью отказалась от общества и всё время проводила дома.

Я был занят в больницах или в городе, но всё же мысленно возвращался к своим любимым и спешил домой, чтобы их обнять.

Поднимаясь на крыльцо, я уже видел Толю, которая стояла у окна и показывала мне сына, держа его на руках. Как нас радовало каждое проявление развивающегося в малыше интеллекта! Эпохальнымисобытиями были первый зуб, который появился на седьмом месяце, первое слово «дядя», которое он произнёс в девять месяцев. Но было у нас и множество переживаний и опасений. Я просто панически боялся принести от больных каких-нибудь микробов ребёнку, поэтому, когда навещал заразных больных, не возвращался сразу домой, а даже сильно уставший ехал в больницу. Там фельдшер дезинфицировал мою одежду, я же тем временем принимал ванну и мыл сулемой волосы и руки, а вернувшись домой, переодевался и менял даже нижнее бельё. А сколько бессонных ночей мы провели, когда Владзя недомогал! Толя по нескольку часов подряд носила его на руках, а я, чтобы скорее его усыпить, играл на фортепиано монотонный марш. Мы настолько разбаловали единственного ребёнка, что он засыпал не иначе как у матери на руках и под мою музыку, причём обязательно под марш. Как только я пробовал сыграть что-то другое, Владзя просыпался и кричал, протестуя. Когда ему исполнилось 10 месяцев, я решил покончить с этой вседозволенностью. Я убедил Толю, чтобы она переночевала в моём кабинете, где запер её на ключ, а сам провёл ночь с ребёнком. Около полуночи Владзя проснулся и стал требовать, чтобы я взял его на руки и носил, а когда я отказался, встал в кроватке и, держась за перила, начал громко плакать. Услышав его плач, Толя стала колотить в дверь, требуя, чтобы я её пустил к ребенку, но я не уступил, хотя сердце моё разрывалось от вида горьких слёз Владзи и этого первого причинённого ему огорчения. Наконец, поплакав, он уснул.

Тогда я разрешил Толе вернуться в спальню. На следующую ночь было уже лучше, и хотя Владзя требовал, чтобы его носили, но уже не так настойчиво и уснул в кроватке. С тех пор в этом отношении с ним не было проблем.

Толю пугали самые незначительные проявления болезней, обычные для маленьких детей, а я тоже мучился, потому что каждое подобное проявление казалось мне серьёзным или я видел в нём предвестие начинающейся тяжёлой болезни. По отношению к своему ребёнку я не мог спокойно и критично оценивать симптомы, как я это делал у прочих пациентов. Только тогда я понял, почему врач не должен лечить близких и дорогих ему людей.

Как-то в полдень я увидел через окно больницы наших лошадей, летящих галопом, а в экипаже стоящую кухарку. За ними в пролётке мчалась горничная. Сердце замерло у меня в груди, потому что я понял, что произошло что-то страшное. Я выбежал на крыльцо и закричал: «Что такое? Что случилось?»

– Барыня убила ребенка, а сама сошла с ума!

Я похолодел от ужаса. Перед моими глазами предстала картина мёртвого Владзи и сумасшедшей Толи. Я вскочил в экипаж, и как бешеные мы помчались домой. Там меня встретила мертвенно-бледная Толя и со слезами рассказала, что Владзя, сидя на кровати обложенный подушками, играл, но пошатнулся и слегка ударился головкой о край матраца.

– И только? — спросил я, выдохнув с облегчением. — Он потом плакал?

– Нет, не плакал, даже смеялся, но ведь такой удар головкой очень опасен, потому что может вызвать сотрясение или воспаление мозга.

С трудом удалось мне успокоить бедную Толю, которая прижалась к моей груди и заплакала. К удовольствию Владзи, я снял с его головки холодный компресс.

Нечто подобное произошло с другой молодой женой и матерю. Она послала всех своих слуг искать меня в городе. Когда я приехал, то обнаружил её плачущей навзрыд. Она рассказала, что её шестимесячная дочка, которую она держала на руках, наклонилась и головкой ударилась о ключицу матери. Её ужасно напугала мысль, что у ребёнка произошло сотрясение мозга.

Стася пожила у нас до конца лета и, к большому нашему сожалению, выехала в Вильно примерно в середине августа 1886 года.

Ко мне обратилась начальница женской четырёхклассной прогимназии Померанцева с просьбой, чтобы я согласился быть врачом этого учебного заведения и проводил медицинские консультации ученицам, конечно, бесплатно. Хотя у меня было много работы, я согласился, но вскоре пожалел об этом и вынужден был отказаться, потому что началась откровенная эксплуатация. Я лечил не только учениц, ко мне [ещё] обращались их родители, братья, сёстры, родственники, слуги, и всех их я должен был лечить бесплатно.

Померанцева, сорокалетняя девица, была очень глупа. Как-то раз она жаловалась мне на одного своего знакомого, что он хочет заразить её сифилисом. Я сделал большие глаза:

– Так зачем вы имеете с ним связь, если знаете, что он болен?

– Какую связь? Что вы такое говорите? Мы просто общаемся, я дышу тем же самым воздухом, что и он, а он нарочно, чтобы отомстить, глазеет на меня, чтобы заразить меня взглядом.

Необходимо признать, что педагогическое сообщество в Челябинске и в уезде оставляло желать много лучшего.

Однажды меня вызвали к молодой и приятной учительнице городской школы. У неё случился истерический припадок. Когда припадок прошёл, она с плачем рассказала мне о подлости своих 8–10-летних учеников и учениц.

– Сегодня на последнем, то есть четвёртом, уроке был диктант по русскому языку. Почти все дети сделали по нескольку ошибок. В наказание за невнимательность я велела им остаться в классе и переписать диктант. Они назло наделали ещё больше ошибок. Я не могла это так оставить, поэтому задержала детей ещё на час и велела снова переписывать. Но их злоба и упрямство не имели границ. Они ныли, корябали как попало и почти в каждом слове наделали ошибок. У меня начался нервный плач, я накричала на этих ужасных негодников и выгнала их из класса. Посоветуйте,господин доктор, что мне теперь делать?

– Проще простого. Завтра встретьте детей ласково и по-доброму, как будто ничего не произошло, и проведите диктант в самом начале занятий, и вы убедитесь, что они сделают мало ошибок. Чем дольше вы держали учеников, тем сильнее они уставали и тем сильнее было ослаблено их внимание. Ум ребёнка устаёт так же, как и тело, или [даже] ещё быстрее.

– Спасибо вам от всего сердца! Вы меня убедили. Завтра я сделаю, как вы сказали.

На следующий день учительница встретила меня сияющая и счастливая.

– В самом деле, не знаю, как вас благодарить. Всё было так, как вы предсказали. Бедные милые малютки пришли в школу испуганными. Я их успокоила, говорила с ними по-доброму и даже ласково, поэтому бедняжки ожили. Я предложила повторить вчерашний диктант, и — вы не поверите! — они написали почти без ошибок. Какая я на самом деле глупая, что сама не додумалась, что нельзя мучить детей. Теперь я уже буду знать, как вести себя с ними.

К сожалению, большинство другихучителей и учительниц не были такими скромными, а отличались тщеславием и самоуверенностью, как, впрочем, все недоучки, которые чего-то там нахватались из наук.

Позабавил меня молодой сельский учитель, которого я лечил. Он показался мне скромным и довольно приятным. В разговоре со мной он честно признался, что ничего не умеет и страдает от этого, что хотел бы учиться, но не знает, как к этому приступить и с чего начать. Я дал ему несколько советов и одолжил пару книжек.

С тех пор он навещал меня время от времени. Он признался мне, что ведёт дневник, в котором честно описывает свои взгляды, мечты и события. Мне было интересно познакомиться с этим дневником, и я попросил, чтобы он дал мне его почитать. При следующей встрече он вручил мне тонкий блокнот. Выражения мыслей и описания событий были хаотичные, часто противоречивые, иногда по-детски наивные, но в целом довольно приятные. Бедный мальчик блуждал в темноте, у него были какие-то неясные желания и стремления. Я даже нашёл в дневнике такой фрагмент:

«7 сентября… Сегодня самый счастливый день в моей жизни. Нашу школу посетил Господин Исправник, он был очень вежлив, разговаривал со мной и даже подал мне руку. Какая честь!»

Бедный, глупый мальчик!

Много времени отнимали у меня судебно-медицинские дела, поскольку как в городе, так и в уезде часто происходили кровавые драки, изнасилования девушек, даже убийства. Человеческая жизнь на Урале и в Западной Сибири ценится очень дёшево. Однажды убили возвращающегося из города крестьянина, чтобы завладеть купленными им фунтом сахара и четвертью фунта чая.

В другой раз женщина послала с 12-летним сыном мужу, работавшему на винокуренном заводе Покровских, за четыре версты от города, постиранную старую ситцевую рубаху. Мальчика по дороге убили и рубашку забрали.

Все эти преступления были несложные, легко раскрываемые, потому что обычно преступник не утруждал себя составлением плана и сокрытием следов злодейства. Однако мотивы одного убийства долгое время оставались для судебного следователя  Добровольскогои для меня загадочными.

За городом в поле, в разваливающейся избушке, жил нищий старик, всё имущество которого составляли лохмотья, которые были на нём. Так этот бедняк был убит выстрелом через окно. Затем убийца издевался над трупом: вырезал у него куски кожи на груди, под мышками и в паху. Не с целью ограбления было совершено это убийствоубийство — это не подлежало сомнению, также трудно было думать о мести, потому что нищий старик был тихий, спокойный и не имел врагов. Издевательство над трупом наталкивало на мысль, что это было совершено сумасшедшим в приступе помешательства. Прошло несколько недель. Однажды меня разбудили в четыре часа утра и сказали, что в гостиной ждёт становой пристав.

Он рассказал мне, что ночью было совершено двойное убийство, и просил, чтобы я поехал с ним на место преступления, где уже меня ожидаетсудебный следователь. Были убиты хозяин заезжего дома и его жена. Вечером приехали на постоялый двор на телегах несколько и после ужина легли спать, а на рассвете уехали по направлению станицы Долгодеревенской. В избе царил ужасный беспорядок. Шкаф распахнут настежь, ящики комода выдвинуты, сундуки открыты, а вещи раскиданы по полу. В глубине избы , а почти на пороге находился труп хозяина, покрытый ранами и с обёрнутой вокруг шеи верёвкой, завязанной на узел Видимо, напали на него, спящего на кровати, и ему пришлось вступить в борьбу, потому что стена возле кровати была обильно забрызгана кровью, которой также была залита постель, оставленная в ужасном беспорядке. Раненого стащили с кровати и уже лежащего на полу задушили.

При осмотре пристав нашёл татарскую шапочку, так называемую тюбетейку. Не вызывало сомнений, что убийцами и грабителями были люди, которые тут ночевали. Пристав в сопровождении нескольких полицейских незамедлительно пустился в погоню и арестовал убийц в Долгодеревенской в доме казака, где нашёл также украденные вещи.

Прежде чем мы закончили осмотр места преступления и трупов и написали протокол, уже под конвоем привезли арестованных убийц, которых пришлось охранять от безграничного негодования людей. Толпа хотела их отбить и растерзать. Преступников было пятеро: два башкира и три казака. Они вели себя довольно безразлично, смотрели исподлобья, не отвечали на вопросы следователя и не реагировали на проклятья и угрозы, которыми щедро сыпала собравшаяся толпа.

Следователь не удовлетворился отчётом станового пристава и сам поехал в станицу Долгодеревенскую и ещё раз произвёл досмотр дома казака. Там на чердаке нашёл небольшой мешочек, в котором находились странные кусочки сморщенной кожи, которые показались ему подозрительными, поэтому он привёз их в Челябинск и просил меня определить, что это может быть. Я сказал, что это были куски человеческой кожи, вырезанные из разных частей тела. На некоторых сохранились густые седые волосы. Когда я растянул их на доске при помощи булавок, оказалось, что куски кожи срезаны с трупа нищего старика, убитого пару недель назад. Несомненно, его убийство имело связь с совершённым этой ночью преступлением, но какую? Этого пока разгадать мы не могли. Только позднее один из преступников на допросе раскрыл тайну.

Он рассказал, что они вместе с четырьмя сообщниками решили ограбить хозяина заезжего двора, о котором слышали, что у него дома много денег. Однако они не хотели его убивать. Они верили, что если из человеческого жира сделать свечу, зажечь её и войти в какой-нибудь дом, то все его жители уснут мёртвым сном, так что можно будет всё вынести, а те не проснутся. Чтобы это сделать, они убили нищего старика, срезали с трупа несколько кусков кожи с жиром , из которого сделали свечу. Будучи уверенными в своём успехе, они приехали на постоялый двор. Ночью зажгли свечу и начали грабить, но хозяин и его жена проснулись. Не видя другого выхода, грабители убили обоих и забрали всё, что смогли, а под утро уехали.

В другой раз мне удалось, вопреки мнению судебного следователя, доказать невиновность человека, подозреваемого в убийстве, и найти настоящего преступника. Дело обстояло так. В предместье Рудзянки в небольшом, но необыкновенно чисто содержавшемся домике утром были найдены останки убитой молодой женщины, муж которой неделю назад уехал на работу за несколько десятков вёрст. Женщина с глубокой раной в области сердца лежала навзничь на чистой и тщательно убранной постели, а лицо её было прикрыто подушкой. Никаких следов борьбы не было. В избе, которая просто блестела от чистоты, всё находилось в порядке на своих местах. Только на белом коврике, сплетённом из рогоза и лежащем перед кроватью, а также на полу возле подпечка были видны очень выразительные кровавые отпечатки небольшой правой руки с отсутствующими четвёртым и пятым пальцами.

Собравшаяся перед домом толпа вела себя спокойно, комментировала преступление, строила различные домыслы и предположения. Особенно активной и болтливой была какая-то худощавая женщина средних лет. Она перебегала от одной группы к другой, проскользнула в избу, где находились мы со следователем, и завела с нами разговор, называя себя соседкой и подругой умершей.

Всё её поведение казалось мне подозрительным. Я незаметно пригляделся к её рукам, но на них были все пальцы.

Тем временем следователь расспрашивал присутствующих, не знают ли они кого-нибудь, у кого отсутствуют на правой руке два пальца. Указали на проживающего в том же самом посёлке столяра, которому какая-то машина отрезала два пальца. Полиция привела его. Достаточно было взглянуть на его огромную руку, на которой действительно отсутствовали четвёртый и пятый пальцы, чтобы понять, что это не она оставила кровавый след на коврике. Я сказал своё мнение следователю, но тот был уверен, что след происходит именно от руки столяра. Тогда я сажей с салом намазал руку подозреваемого в убийстве и, сделав на бумаге отпечаток, показал разницу между ним и кровавым следом.

Следователь засомневался в своей уверенности, но сказал: «Ведь во всём посёлке и окрестностях ни у кого нет руки без двух пальцев».

– Для получения такого отпечатка, — сказал я, — совсем не обязательно иметь руку с отсутствующими пальцами. Его можно сделать нормальной рукой, если опереться на ладонь, подняв немного четвёртый и пятый пальцы. Убийца, который что-то искал под кроватью и под печью, наклонившись, должен был всем весом тела опереться на лучевую сторону кисти и поднять два оставшихся пальца.

Впрочем, именно эти пальцы могли не быть запачканы кровью и поэтому не оставили следа. Размеры отпечатка позволяют утверждать, что он оставлен женской рукой. Я обратил внимание следователя на поведение женщины, о которой упоминал и которая показалась мне подозрительной. Когда её позвали, она вела себя беспокойно, а когда я велел, чтобы она дала покрыть свою ладонь краской и сделала отпечаток, стала протестовать, однако её заставили [сделать это, хотя] она [и] старалась смазать оттиск. Мне пришлось самому положить её руку на бумагу и крепко её прижать, одновременно немного поднимая два последних пальца. Во время этой операции Арина Слепцова (так звали женщину) была смертельно бледна, а губы её тряслись. Получившийся на бумаге оттиск её ладони был идентичен кровавому оттиску на коврике (см. рисунок).

Слепцова упала на колени и призналась, что действительно убила соседку, желая присвоить имевшиеся у той 100 рублей, но денег не нашла.

***

Желая, чтобы Толя и наш малютка подышали свежим воздухом, я снял для них на лето домик в шести верстах от города, у Смолинского озера, вода которого, немного солёная и щелочная, обладала лечебными свойствами, а женщины стирали в ней бельё без мыла. В цивилизованных странах использовали бы этот дар природы, возле озера наверняка появился бы прекрасный курорт, и тысячи больных приезжали бы сюда на лечение. Однако здесь никто об этом не думал, никто не проводил анализа воды озера. Несколько больных ревматизмом, поражением суставов и нервов, а также золотухой, которым я посоветовал тёплые ванны из смолинской воды, отлично поправились.

Ежедневно я приезжал из больницы к моим дорогим на обед, но ночевать всегда возвращался в Челябинск. Поскольку с увеличением семьи наша квартира оказалась слишком маленькой, мы решили поменять её на [квартиру] побольше. Случай пришёл нам на помощь. Как-то меня вызвали к купцу Павлову, который внезапно заболел. Я застал его при смерти. Жена и дети с плачем сидели на коленях возле кровати. Вскоре уумирающий перестал дышать, жена, а также сыновья-подростки и дочери начали кричать в голос и причитать. Желая убедиться, прекратилась ли уже деятельность сердца, я приложил к груди трубку. Жена умершего, решив, что есть ещё какая-то надежда и что я хочу спасти её мужа, вскочила с колен и, чтобы приказать детям замолчать, отвесила им несколько пощёчин.

Когда я уходил, меня догнал в прихожей старший сын умершего и сказал:

– Господин доктор, сейчас, когда отец умер, может, вы возьмёте нашу квартиру, а мы переедем на первый этаж.

– Поговорим об этом после похорон [вашего] отца.

Поскольку квартира на втором этаже деревянного дома была довольно большой, расположение комнат удобное и цена доступная, мы быстро договорились и в августе 1887 г. переехали.

Хозяева были очень приятные, вежливые, охотно исполняли всё, о чём я их просил, поэтому мы жили в их доме несколько лет. У Павловой была замужняя дочь. Как-то раз в разговоре Толя спросила, сколько у её дочери детей.

– Двое, — ответила та, — было шестеро, но, к счастью, остальных Бог прибрал.

Через несколько недель после нашего переезда сюда я услышал со двора страшные крики и отчаянные мольбы о помощи. Я выбежал из квартиры, одновременно выскочили молодые Павловы, и мы бросились спасать молодую женщину, которую нечеловеческим образом истязал её муж-сапожник, живший во флигеле. Повалив жену на землю и держа её за волосы, он бил её кулаком куда попало и пинал ногами. С трудом мы вырвали её из рук разъярённого супруга. Женщина встала с земли, поправила на себе одежду, стёрла фартуком кровь и слёзы с лица и вдруг, обращаясь к нам, гневно закричала:

– А вас кто просил вмешиваться? Когда муж учит свою жену, никому не должно быть дела. Тоже мне, нашлись защитники!

Это было так неожиданно, что я в голос рассмеялся. Это привело женщину в такое бешенство, что она стала поносить меня последними словами. Однако её муж вёл себя иначе. Он подошёл к нам и поблагодарил за вмешательство, потому что, как он сказал, он был в такой ярости, что мог покалечить бабу: «Потому что, видите ли, женщину, как и собаку, нужно держать в строгости и учить её кулаком, иначе ничего хорошего из неё не будет. А вы что, никогда свою жену не бьёте?»

У русскиху низов и в купеческой среде сами женщины придерживаются того мнения, что если муж не бьёт жену, то значит, что не любит её.

В том же году в конце августа приехали к нам из Оренбурга мои родители с Витусем и провели у нас несколько недель, которые промелькнули, как приятный сон. Толя моя делала всё, чтобы их пребывание в нашем доме было как можно более приятным, подавала изысканные обеды и ужины. Я организовал для отца несколько карточных вечеров. Нас приглашали также Покровские, Вятковские, доктор Антонов и исправник. Моя мать была в восторге от внука и не могла ему нарадоваться.

Витусь не отходил от нас. Он уже окончил гимназию, у него был нескончаемый запас шуток, и он любил выкидывать номера.

В ноябре обычно у меня было больше работы. В это время в уезде и в городе проводился набор рекрутов, и тех, в ком были сомнения, присылали мне в больницу для осмотра, а также проверки зрения, слуха и т. д. Таких осмотров я проводил 10–15 в день.

Многие призывники симулировали различные болезни, но я никогда не позволял себе прибегать с целью выявления симуляции к таким способам, как усыпление хлороформом, хотя я знаю, что другие врачи так поступали. Мне приходилось иметь дело с людьми малообразованными, поэтому в большинстве случаев было легко обнаружить, действительно ли у них есть какое-нибудь отклонение или они симулируют. Когда призывник утверждал, что он глухой, то я поначалу задавал ему вопросы очень громко, после чего незначительно понижал голос, пока не доходил до шёпота. Симулирующий глухоту обычно не мог заметить этого постепенного понижения голоса и отвечал на вопросы, даже заданные шёпотом.

У одного молодого рекрута на правой руке был скрюченный указательный палец. Его можно было выпрямить, но он снова скрючивался.

– Так, — сказал я фельдшеру, — палец действительно скрючен.

И вдруг, обращаясь к рекруту, спросил:

– А раньше он как был?

– Вот так, — ответил он и сам выпрямил палец.

Несколько больше трудностей представляла проверка зрения, которую я проводил с помощью таблицы Снеллена. Симулянты утверждали, что даже на самом близком расстоянии не различают буквы и знаки. Приходилось проверять с помощью линз, и обычно мне удавалось установить истину. Иногда случались и комичные сцены. Помню молоденького рекрута, который выглядел, как ребёнок. Розовый блондин, робкий, смущённый, готовый расплакаться, он был, видимо, баловнем у родителей. Он смотрел на меня грустными глазами, которые временами наполнялись слезами. Он утверждал, что у него очень плохое зрение, и во время проверки даже на шаг от таблицы уверял, что ничего не видит и не различает на ней никаких знаков. Я велел ему сесть в конце палаты и занялся другим рекрутом, у которого действительно было пониженное зрение и который на расстоянии четырёх метров от таблицы на мой вопрос, видит ли он на ней указанный мной знак, ответил:

– Кажется, это кружок…

– Какой кружок? — закричал, смеясь, сидящий метрах в десяти от таблицы парень, которого я до этого обследовал. — Это же крестик! — Но сразу понял, что выдал себя, и разразился плачем.

Я сделал вид, что ничего не слышал, и так мне было жаль этого парня, для которого служба в армии была бы настоящей мукой, что я освободил его как непригодного к военной службе.

Самая страшная судьба ждала в армии башкир и киргизов из-за жестокой системы, принятой в России и основанной на том, что призванные в армию проходили службу не в родных местах, а высылались в далёкий чужой край. Такой полудикий башкир или киргиз, вырванный из своего окружения, оказавшись, например, в Курляндии в других условиях, в другом климате, не знающий чужого языка и сам [никем] не понимаемый и поэтому подвергающийся издевательствам и наказаниям, а кроме того, скучающий по своей родине и окружению, впадает в тоску, и, как показала статистика, значительный процент таких солдат заболевает туберкулёзом лёгких или сходит с ума.

Поэтому неудивительно, что некоторые из них, чтобы избежать службы в армии, просили покалечить себя и обращались к специалистам в этом деле — знахарям и даже фельдшерам, позволяли проткнуть себе барабанные перепонки, отрезать пальцы, сделать искусственные переломы, а один даже дал себя кастрировать. Однако если такое умышленное членовредительство было установлено, тогда, не обращая внимания на него, калеку в наказание брали в армию и обходились с ним очень строго. Признаюсь с чистой совестью, что в комиссии, которая раз в неделю собиралась у меня в больнице, я всегда старался защищать таких бедняг, что мне обычно удавалось, когда в комиссию входил доктор Вятковский или Антонов. Труднее было с Юсуповым, у которого в характере была какая-то дикая жестокость.

Кроме работы, связанной с моей должностью городового, тюремного, судебного и военного врача, у меня была довольно большая частная практика. За консультации у меня на дому платили обычно 1 рубль, а за визит в город — от двух до пяти рублей, но частенько пытались обмануть. Вместе с жалованием я зарабатывал около 3000–3300 рублей в год, что при сказочной дешевизне жизни не только хватало нам на содержание, но даже позволяло делать сбережения.

Я всегда старался честно выполнять свои обязанности врача, к больным относился по-доброму и с пониманием, многое им прощал и не жалел сил, поэтому пользовался доверием и расположением пациентов. За это от окружения я требовал к себе уважения и не позволял, чтобы ко мне относились с пренебрежением. Особенно на протяжении первых нескольких лет мне часто приходилось вести себя жёстко и проучивать хамоватых купцов.

Как-то раз служанка сказала мне, что за мной прислали лошадь от богатого купца, но добавила:

– Не знаю, поедете ли вы в таком экипаже.

Это была обычная телега, в которую был запряжён грязный конь-водовоз. Купец, разъезжающий на паре породистых лошадей, в щегольском экипаже, посмел прислать за мной такую упряжку. Я накричал на мальчика и сказал, чтобы тот передал своему хозяину, что он хам. Если хочет видеть меня у себя, пусть пришлёт экипаж, в котором ездит сам. Это подействовало, потому что вскоре подъехал изящный экипаж. Купец не знал, как передо мной извиняться, утверждал, что это произошло без его ведома, что наказал кучера и т. д. Я сделал вид, что поверил ему.

В другой раз я навещал после обеда больную дочь частного судебного защитника Лоренсова. В тот же день поздно вечером на дворе неистовствовал снежный буран. Ветер выл, как сто грешников, а на улицах снежные заносы навалили целые горы. И вот в такую погоду приходит к нам служанка Лоренсовых, вся в снегу, с просьбой от своей хозяйки, чтобы я пришёл к ним. На вопрос, приехала ли она за мной на санях, девушка ответила отрицательно, поскольку у них заболел конь. И ведь надо было так совпасть, что и я отпустил своего кучера к жене, а о поиске экипажа не могло быть и речи. Поэтому, предположив, что у больной девочки случилось какое-то осложнение, я решил пойти пешком. Лоренсовы жили через несколько улиц от нас. Пробираясь в темноте, по колено в снегу, борясь с бурей, которая сбивала с ног, запыхавшийся и заснеженный, я едва добрёл до цели. В прихожей меня встретила сама хозяйка, а на вопрос, что случилось, с улыбкой ответила:

– Ничего не случилось, господин доктор. Нюрочке стало даже лучше. Только я не поняла, как ей давать лекарство: по чайной ложке или по десертной, до или после еды?

– И ради этого вы велели мне прийти в такую погоду, в которую даже собаку не выпускают на улицу. Вы вообще отдаёте себе отчёт в своём поступке? Я даже не могу подобрать для него подходящего названия. Отныне я вас лечить не буду и прошу [больше] ко мне не обращаться. И, не слушая извинений, я вышел. И хотя на следующий день ко мне пришёл просить прощения сам Лоренсов, а потом и его жена, я не сразу дал себя уговорить. С тех пор они были предупреительно вежливы и любезны.

Бывало и хуже. Однажды, когда мы с женой сели обедать, за мной прислали с просьбой, чтобы я поскорее приехал к молодому чиновнику, который внезапно занемог. Не закончив обеда, я поехал по указанному адресу. В небольшой комнате на столе стояла целая батарея бутылок, два молодых мелких чиновника, сильно пьяные, едва держались на ногах, а хозяин без сюртука, полулёжа на диване, бренчал на гитаре и пытался петь, что у него, однако, не очень хорошо получалось, потому что пьяная икота постоянно прерывала песню. Увидев меня, он сел и, уставившись на меня мутным взором, спросил:

– Вы доктор?

– Да. Это вы больной?

– Я здоров, но я захотел вызвать доктора. Могу себе это позволить. Вот вам за беспокойство 3 рубля. До свидания.

Смяв банкноту, я бросил её в лицо пьянице и злой вышел, пообещав, что о его поступке уведомлю его начальство. На следующий день [этот] пьянчуга пришёл ко мне, извинялся и умолял, чтобы я его простил за то, что он так бесцеремонно себя повёл по отношению ко мне, будучи в невменяемом состоянии.

Но самым худшим, пожалуй, было следующее происшествие. Поздно вечером какой-то незнакомый господин настоятельно просил, чтобы я поехал с ним к его больной жене. По дороге он остановил кучера и, сославшись на то, что ему нужно зайти в аптеку, сказал мне, чтобы я его не ждал и что он скоро придёт. Когда я зажёг спичку, поднялся по тёмной лестнице и позвонил, дверь открылась, и я увидел в ней средних лет женщину в неглиже со свечой в руке. Строгим голосом она спросила:

– Чего надо?

– Я доктор, меня вызвали к больной.

– Ах, вы негодяи, мошенники! Это вы с моим подлым мужем такие шутки выкидываете! Я тебе сейчас покажу, как врываться в мой дом!

Говоря это, она схватила стоящую в углу метлу и бросилась на меня. Насилу я успел выскочить на лестницу и захлопнуть за собой дверь. На следующий день тот же самый господин явился ко мне с извинениями и рассказал, что вчера поссорился с женой, которая настоящая ведьма со вспыльчивым характером. В ходе ссоры он сказал ей, что она сошла с ума и что ей нужен врач. Вот и вызвал меня, не предполагая, что его супруга поведёт себя так грубо.

***

После отъезда Стаси в августе 1886 [года] мы недолго были одни, потому что в октябре приехала к нам Фелиция, старшая сестра Толи, и провела у нас год. Познакомившись с ней ближе в повседневной жизни, я искренне к ней привязался, потому что при большом уме она была очень приятна в общежитии. Поскольку мне приходилось много разъезжать, а наш скакун Свинка был слаб и невероятно ленив, я продал его и купил пару киргизских лошадок серо-сивой масти — небольших, приземистых, статных, необычайно выносливых и умных. Их звали Малайка и Киргизка. Особенно я полюбил Киргизку, потому что это была лошадь каких мало: ловкая, не знающая, что такое усталость, и такая умная, что понимала, что ей говорят. Я убедился в этом позднее. В Страстную пятницу или субботу, готовя праздничную еду, моя Толя загрузила работой всех слуг, включая кучера, а поскольку ей не хватало миндаля и изюма для мазурки, она отправила меня за ними в магазин Шихова. Я должен был ехать сам, без кучера, который подал запряжённую в сани Киргизку. Когда я уже сидел в санках и надевал перчатки, Толя вышла на крыльцо и сказала: «Помни: миндаль покупай только у Шихова».

В то же мгновение Киргизка тронулась с места и, прежде чем я взялся за вожжи, выехала за ворота и повернула направо. Немного удивившись и желая посмотреть, куда это она меня завезёт, я вообще ею не правил. Киргизка проехала две улицы и остановилась перед магазином Шихова.

Толя, которой я об этом рассказал, не поверила мне, но в тот же день убедилась, что наша лошадь действительно понимает [человеческую] речь.

Вечером нас пригласили на чай к госпоже Тржасковской. Садясь в санки, я велел кучеру не брать в руки вожжи и громко сказал: «Киргизка, к Тржасковским!» Лошадь двинулась с места и, хотя Тржасковская жила далеко, на другом конце города, проехала без управления несколько улиц и, въехав в ворота указанного дома, остановилась перед крыльцом. С тех пор мы часто повторяли этот эксперимент и всегда с успехом.

Другой случай стал доказательством почти человеческого разума Киргизки. Владзе тогда шёл пятый год. Когда я вернулся из больницы, кучер поставил Киргизку без привязи во двор, где играл Владзя. Из окна кабинета я увидел, что Владзя дразнит лошадь, ударяя её хворостиной по ногам и по голове, а та только трясёт головой.

Опасаясь, как бы не случилось несчастья, я позвал няню, чтобы она шла к ребёнку, но в эту же самую минуту я увидел, как Киргизка взяла Владзю зубами сзади за воротник шубки, подняла его в воздух и, сделав пару шагов, осторожно поставила его на землю, после чего вернулась на своё место.

Не понимаю, как некоторые натуралисты могут отрицать существование разума у зверей и объяснять их действия только инстинктом. Как до этого, так и позже, наблюдая за различными животными, я неоднократно имел возможность убедиться, что в их действиях выдающуюся роль играют разум, память, наблюдательность и [их] комбинации. Разве следующий пример не подтверждает моего мнения?

У нашей кухарки Ефимии, ужасно некрасивой зырянки, был серый кот Васька, которого она страшно любила, хотя он вовсе этого не заслуживал. Это был вор, бродяга и забияка. Часто он возвращался домой весь в крови, с разорванным ухом или раной на боку.

Однажды вечером, сидя за чаем, мы услышали внезапный звук колокольчика, висевшего в сенях возле кухни. От колокольчика через двор довольно высоко был протянут шнур к ручке калитки со стороны улицы. Звук был такой силы, что мы все выбежали в сени, полагая, что что-то случилось, — может, пожар. Ефимия открыла двери, но за ними никого не было. Мы решили, что, наверное, это какой-то озорник, проходя по улице, дёрнул за ручку звонка. Следующим вечером повторилось то же самое. Слуги были напуганы, они крестились и уверяли, что это происки нечистой силы (домовой шалит). Когда и на третий вечер резко прозвенел колокольчик, я не позволил никому приближаться к двери и сам стал медленно её открывать. Что-то серое пробежало возле моих ног, задев их. Это был кот Васька, возвращающийся домой с какой-то своей гулянки.

Он явно видел, что, если тронуть шнур от звонка, то зазвонит колокольчик, после чего откроются двери кухни. Желая попасть в дом, Васька с разбегу прыгал на шнур, потом быстро вбегал на лестницу и под дверью ждал, пока её откроют. Все действия Васьки были обдуманными. Он должен был наблюдать, сопоставлять факты и делать из них выводы, что свидетельствует о том, что он обладал разумом.

Поскольку кучеру Ионе нужно было уехать в деревню, мне порекомендовали другого кучера. Это был молодой 22-летний парень по имени Александр. Красивый, крепко сложённый, с приятным выражением лица, он нравился нам. Поэтому я его нанял. Он был с нами вплоть до нашего отъезда из Челябинска, привязался к нам и к нашим детям, и мы его любили, хотя веселил он нас знатно. Александр был тем ещё франтом и весь свой заработок тратил на одежду. Он заказал себе длинное пальто, шёлковую голубую рубашку, застёгивающуюся сбоку, так называемую косоворотку, высокие, со складками на голенищах сапоги со скрипом и глубокие калоши. Калоши он носил только в хорошую погоду, но никогда в слякоть, потому что считал, что они являются особенным шиком, и берёг их.

Когда я посещал своих пациентов, Александр, поставив лошадей на двор, шёл на кухню и там заводил беседы с прислугой, стараясь произвести на неё впечатление.

– Вот ведь как оно бывает, — говорил он, — пациенты нас не слушают, не выполняют наших назначений, а потом нас обвиняют!

Однажды он даже пробовал войти со мной в комнату какого-то пациента-купца, и мне пришлось довольно грубо его выпроводить.

Когда в покойницкой я проводил вскрытие трупов, то и туда Александр совал свой нос, но перестал после одного урока. Я попросил судебного следователя, чтобы, как только придёт Александр, он задержал его в качестве понятого, то есть свидетеля, который должен присутствовать всё время проведения вскрытия. А труп был уже порядочно разложившийся и издавал довольно неприятный запах. Александр мучился, затыкал нос, наконец, попросил разрешения выйти, но следователь велел ему остаться.

Бедняга крепился, бледнел, наконец его вырвало, и уже не спрашивая позволения, в бессознательном состоянии он выбежал из покойницкой. С тех пор он больше не пытался туда заглядывать.

Как-то перед праздником Рождества пропали со двора две наших индейки. Александр, который обязан был их сторожить, получил от Толи нагоняй и приказ разыскать пропажу. И вот через несколько часов приволок он пару индюшек, но Толя узнала, что это не наши.

– Где ты их взял? — спросила она. — Ведь это не наши индейки.

– Понятно, что чужие. У нас украли, вот и я украл.

Через несколько месяцев после того, как он устроился к нам, Александр познакомился с какой-то девушкой, сделал ей предложение и получил согласие. Он покупал невесте сладости, пряники и дарил небольшие подарки. Через некоторое время девушка рассталась с ним, потому что подвернулась лучшая партия. Тогда Александр подал жалобу мировому судье, требуя, чтобы девушка вернула ему стоимость всех угощений и подарков, а также заплатила ему за обман, беспокойство и позор. Однако дело завершили полюбовно. Через несколько лет после этого Александр женился на другой девушке и пригласил меня быть посажёным отцом. Я был на венчании, а потом на свадьбе должен был произнести хвалебную речь жениху в ответ на подобную речь свата невесты, превозносившего её достоинства.

На следующий день рано утром, когда я ещё спал, меня разбудили, поскольку пришёл дружка (шафер) Александра и требовал встречи со мной. Когда его ко мне проводили, он рассказал, что, по обычаю, после исполнения свадебных песенсваха отвела молодых в опочивальню, а сама встала под дверью на страже. Через некоторое время она постучала в дверь и спросила, исполнил ли жених свой супружеский долг, и была поражена, узнав, что ещё нет. Этот вопрос повторялся каждые полчаса, и с ужасом она передавала собравшимся гостям, что жених оказался не на высоте положения.

Несчастного Александра из-за такой опеки можно было только пожалеть. Нервное напряжение, страх неудачи, стыд — всё это повлияло на бессилие. Так прошла ночь, наконец около шести утра послали за мной дружку, который просил, чтобы я дал жениху подъёмных капель. Я посоветовал, чтобы гости разошлись и оставили молодых в покое, тогда всё будет хорошо. Так и произошло.

Вообще свадебные обряды не только низших слоёв, но и купечества пошлые и дикие. Когда сваха провожает молодых в спальню, гости поют песни и ждут, пока она вынесет рубаху молодой в качестве доказательства, что она сохранила честь до свадьбы.

На следующий день совершается процессия по городу. В бричке или в широких санях едет по улицам города свадебный поезд, все стоят, прыгают, поют и кричат. Если молодая сохранила целомудрие до свадьбы, то поют весёлые песни и играют на гармонике, а сваха в праздничном наряде, стоя на передке, прыгает, издаёт радостные крики и трясёт веником с лентами и искусственными цветами. В противном случае сваха надевает на себя кожух шерстью наружу и бьёт в сковородку, возвещая тем самым городу(или деревне) позор молодой. Неоднократно мы видели на улицах Челябинска такого рода процессии.

Поскольку я начал писать об обычаях жителей Челябинска, упомяну здесь о нескольких, с которыми мне удалось познакомиться. У православных Великий пост начинается в понедельник. Предшествующее ему воскресенье носит название Прощёное воскресенье, поскольку в этот день все друг у друга просят прощения, если в чём-то провинились.

Это прекрасный обычай, и иногда в этот день мирятся заклятые враги. Не зная этого обычая, мы были с Толей удивлены, когда в комнату зашёлкучер, кухарка, горничная и няня и, падая нам в ноги, просили прощения за совершённые проступки. На это, по принятому обычаю, мы ответили: «Бог простит». Затем и мы просили их, чтобы они нас простили, если мы чем-то виноваты перед ними, и тоже услышали: «Бог простит».

Если кто-то из прислуги празднует именины, тогда выпекает или заказывает в пекарне большой сладкий крендель и, преподнося его хозяевам, поздравляет их с именинником. Он получает за это несколько рублей и обратно этот крендель.

Прекрасный обычай связан с праздником Благовещения (25 марта). Православные считают этот праздник таким же важным, как и Пасху, и говорят, что в этот день даже птицы гнёзда не вьют. Так вот,на Благовещение на площадях мальчишки продают разного вида птиц в клетках. Люди их покупают, открывают клетки и выпускают пташек на свободу.

Именины у богатых обычно празднуются очень пышно. Уже за несколько дней будущий именинник совершает визиты [к] знакомым и приглашает на именинный пирог. Гости съезжаются к 11 часам утра, поздравляют именинника, а жену, детей и родственников поздравляют с именинником, после чего начинается угощение, в котором, кроме традиционного пирога, главную роль играют водка, вина, ликёры и пиво. Столы ломятся от разнообразных закусок и блюд. В четыре часа начинается пышный обед, и снова с выпивкой, а вечером — не менее богатый ужин. Веселье длится до часу или двух ночи. Многие гости [к этому времени] уже не в состоянии самостоятельно передвигаться, и их приходится развозить по домам. На третий день после именин обычай требует, чтобы гости совершили визит [к] гостеприимным хозяевам и поблагодарили за угощение, после чего хозяин сам или с женой наносит ответные визиты и благодарит за посещение.

***

На 7 августа 1887 г. предсказывали полное затмение солнца. Это интересное явление представляло для астрономов особенный научный интерес. Они планировали исследовать солнечную корону, протуберанцы и новый белый луч, а также открыть планету Вулкан.

Низшие слои челябинского населения были взволнованы ожидаемым явлением по другой причине, а именно: они свято верили, что вместе с затмением солнца наступит конец света, послышатся трубы архангелов и начнётся последний суд. Люди исповедовались, постились, молились в церквях и ставили перед иконами многочисленные свечки. Некоторые же желали хотя бы последние дни провести хорошо: гуляли, пили до беспамятства, растрачивали деньги, устраивали драки и безобразия.

Наконец наступил долгожданный день. Мы встали в шесть часов. Я велел вывести на двор коней и корову и выпустить птицу, потому что хотел понаблюдать за поведением животных. Утро было хорошее, тихое, на небе не было ни облачка. Я взглянул за ворота, и моему взору представилась странная картина.

Вдоль улицы по тротуару стояли на коленях мужчины, женщины и дети в праздничных нарядах. Некоторые держали в руках иконы, обращённые к солнцу. У большинства на лицах были сосредоточенность, торжественность и смирение перед ожидаемой скорой смертью. Я подошёл к одной такой группе и попробовал объяснить, что такое затмение солнца, и убедить, что оно ничем не угрожает, но мне не поверили.

Приближался седьмой час. Запасшись заранее закопчёнными стёклами, мы уселись на ступенях крыльца в ожидании [астрономического] явления. Вскоре на нижнем крае солнечного диска появился ущерб.С улицы до нас долетело хоровое пение и громкий плач. Тень всё больше закрывала солнце. Воздух стал холоднее, и всё вокруг приобрело какую-то странную окраску. Какое-то удивительное торжественное спокойствие воцарилось в природе. Лошади и собаки начали проявлять беспокойство, а птицы сели, будто [готовясь] ко сну. А тень всё больше надвигалась на солнце, так что остался от него только узкий серп. Ещё мгновение — и он исчезнет. Но что это? Сверкающий серп становился с каждой минутой всё шире, солнечный диск показывался всё больше, пока не засиял в полную силу. Представление окончено! Как оказалось, в Челябинске было только частичное затмение солнца. Моя Толя расстроилась, и у неё вырвался возглас:

– Этот проклятый Челябинск даже затмение обходит стороной!

В середине 1887 г. по предложению чиновника Столбова мы решили открыть клуб, в котором могли бы собираться на беседы, читать газеты и играть в карты. Столбов начал энергичные хлопоты, снял помещение, нанял кухарку и т. д.,так что через несколько недель клуб был открыт. Меня выбрали одним из хозяев. С тех пор я часто проводил там вечера и играл в преферанс. Толя моя очень переживала и боялась, как бы я не втянулся в игру и не стал картёжником. Я смеялся над этим её подозрением и уверял, что мне это совершенно не грозит, потому что у меня отвращение к азарту. Я играю в скромный преферанс на маленькие деньги, поэтому выигрыш или проигрыш составляет в лучшем случае несколько рублей. Это единственное моё развлечение было мне всё-таки необходимо, поскольку во время игры отдыхал мой мозг, утомлённый целодневной тяжёлой нервной работой. Наконец моя жена убедилась [в этом] и уже не возражала. Иногда мы организовывали в нашем клубе танцевальные вечера . Там же в кругу знакомых мы встречали Новый год.