5. Шестого марта 1886 г. из казарм (находящихся на расстоянии полутора вёрст) в больницу на консультацию пришёл пешком молодой 24-летний солдат Гасников. Он сказал, что вообще-то он здоров, только у него сосёт под ложечкой и пропал аппетит. Обследуя его, я обнаружил, что у него жар. Термометр показал 41,2 °C, язык был сухим, на коже груди и живота многочисленные пятнышки, селезёнка увеличена. Словом, это был шестой день сыпного тифа. Гасников рассказал, что всё это время он нёс службу, был на строевой подготовке, стоял по нескольку часов в карауле, конвоировал заключённых и, если бы не боль под ложечкой, не подумал бы лечиться. Когда я ему сказал, что он останется в больнице, он стал отпрашиваться, утверждая, что всё у него в порядке. Сперва течение болезни не вызывало опасений, но внезапно на 14 день Гасников потерял сознание, у него началась рвота, судороги, и в тот же день с признаками острого воспаления мозга он умер.

6. Второй случай произошёл с солдатом башкиромМуслетдиновым, который заболел возвратным тифом. Первые два приступа, длившиеся каждыйпо 7 дней с перерывом в 12 дней, ничего особенного не представляли. Температура сперва держалась около 40 °C. На шестой день вечером за мной прислали из больницы с сообщением, что больному плохо. Я застал башкирабез сознания, лицо его было красным, от него шёл жар, как от раскалённой печи. Ртуть в максимальном термометре поднялась до самого конца. Тогда я измерил температуру термометром с большей шкалой, и он показал температуру под мышкой 43,7 °C. Лёд на голову, натирание тела льдом и т. д. вскорепривели к тому, что эта смертельная температура начала снижаться. Кризис наступил довольно внезапно, и в шесть часов утра температура упала до 34,2 °С, наступил коллапс (collapsus), и больному снова грозила смерть. Мускус, инъекции камфары, большие дозы водки, горячие компрессы спаслиему жизнь. Через 12 дней был ещё четвёртый рецидив, но лёгкий, он продолжался только 3 дня, после чего Муслетдиноввыздоровел. Как-то раз привезли в больницу казака с огнестрельной раной лба. После очистки раны и удаления мелких осколков кости я не нашёл пули, а глубоко расположенное дно раны было чёрным и пульсировало. Предположив, что это гангренизированная твёрдая мозговая оболочка, я не осмелился её трогать, а решил ждать, пока эта омертвевшая часть выделится сама. Поэтому я ограничился дезинфицированием раны и наложением антисепти- ческой повязки (тогда использовалиантисептику, а не асептику, как сегодня). Больной быстро поправлялся, рана очистилась и хорошо гранулировала, но её дно всё ещё оставалось чёрным. Через несколько недель казакстал настаивать, чтобы я отпустил его домой, утверждая, что он здоров, и пообещал, что раз в несколько дней будет приезжать на перевязку. Я удовлетворил его просьбу и, наложив ему на голову бандаж, строго-настрого запретил его снимать.

Когда через несколько дней пациент приехал [в больницу], к моему большому удивлению, рана замечательно заживала, а чёрного дна у неё уже не было. Казак признался, что, когда вернулся из больницы домой, жена его из любопытства сняла бандаж и, увидев на дне раны что-то чёрное, недолго думая взяла ножницы и достала ими из раны… кусочек козырька от фуражки, после чего рана начала быстро заживать. Я, врач, не осмелился копаться в полости черепа, а баба, не подозревая о грозящей опасности, сделала это с благополучным исходом. Неоднократно я имел возможность наблюдать, насколько по-разному люди реагируют на боль. В то время как одни спокойно и терпеливо переносят самую страшную боль, другие кричат и почти теряют сознание от малейшей царапины. Немолодой крестьянке молотилка раздробила всю левую руку, так что необходимо было ампутировать её в верхней части плеча и к тому же без наркоза по причине тяжёлого порока сердца. Так эта женщина на протяжении всей очень болезненной операции не издала ни звука, даже не охнула. Удивлённый, я спросил, неужели она не чувствовала боли? «Больно, — ответила она, — и даже очень, но нужно терпеть, куда деваться». В другой раз мне пришлось вылущить по четыре пальца на обеих руках казаку, который, напившись пьяным, их отморозил. Казак не согласился на наркоз, только попросил несколько рюмок водки. Он с интересом наблюдал за операцией, делал замечания и давал советы так, будто это не его оперировали: «Не режь по живому месту!..», «Ничего, ловко отрезал палец…» Когда из перерезанной артерии брызнула кровь, он засмеялся: «Ишь ты, какой фонтан! А [я] говорил, не режь по живому телу…» Через несколько недель он покинул больницу.

Как-то раз по дороге в больницу я увидел за городом лежащего на траве у обочины пьяного казака . По перевязанным ладоням я узнал своего оперированного пациента.

– Андреев! — закричал я.

Он вскочил на ноги и козырнул.

– Ты опять пьяный?!

– Точно так, ваше благородие!

Совсем иначе вёл себя молодой и довольно глупый сельский учитель, у которого на щеке был жировик (атерома) размером с небольшой лесной орех . Невеста настояла, чтобы он согласился этот нарост прооперировать. Увидев скальпель, он начал трястись и дрожать всем телом, а когда я сделал небольшой надрез, стал вопить во весь голос и чуть не упал в обморок.

В больнице я принимал 10–15 больных, приходивших из города и приезжавших из деревень. Зная низкий интеллект местного населения, я привык подробно объяснять способ употребления лекарств, но, несмотря на это, случались многочисленные недоразумения. Больному бронхитом и язвой голени я выписал микстуру для внутреннего употребления и мазь для прикладывания к ране. Когда через неделю больной снова явился, на вопрос [о самочувствии] заявил, что с кашлем [уже] гораздо лучше, а язва заживать не хочет.

– Ты всё лекарство использовал? — спросил я.

– А как же, мазь всю съел, ужасно невкусная, аж до рвоты, но [зато] помогла. А той примочки, что в бутылочке, ещё немножко осталось.

Оказалось, что [этот] дурень прикладывал микстуру к ране, а мазь ел. В другой раз я велел фельдшеру поставить больному клизму. Файрузов наполнил спринцовку мыльным раствором и хотел уже [было] заняться пациентом, но его на какое-то время отвлекли, и он дал больному подержать спринцовку. Фельдшер долго не возвращался, и я увидел, что мужик вставил себе клистирную трубку в рот и пьёт содержимое спринцовки. Матери ребёнка с воспалением уха я подробно объяснял, как нужно закапывать в ухо выписанные мной капли, после чего спросил:

– Ты хорошо поняла?

– Отчего же не понять?

– Повтори то, что я сказал.

– Чаво повторять? Там, чай, прописано.

– Ничего [там] не прописано, повтори.

Я убедился, что женщина ни слова не помнит из того, что я говорил, поэтому опять с [самого] начала стал втемяшивать ей в голову, пока она не смогла повторить мои назначения. Баба ушла, но через пару минут вернулась и спрашивает: «А в которое ухо вливать капли — в больное или в здоровое?» Другому больному я выписал раствор иодида калияв довольно больших дозах, рекомендуя принимать по одной столовой ложке два раза в день. Назавтра его привозят едва живого, задыхающегося из-за внушительного отёка полости рта, пищевода, глотки и носа. Я не мог понять, что случилось.

–Ты принимал лекарство?

– А как же, принял, — ответила жена больного. — Вы сказали принимать дважды в день по столовой ложке, но в аптеке обманули и дали так мало лекарства, что и на одну ложку не хватило. Как оказалось, больной под выражением «столовая ложка» понял ложку, которой разливают суп, и сразу выпил всё лекарство, предназначенное на шесть дней. С такими невежественными пациентами мне приходилось иметь дело на протяжении всего времени моего пребывания в Челябинске, поэтому они научили меня снисходительности и терпению. Я никогда не превозносил себя, старался быть снисходительным и терпимым к их невежеству не жалел усилий на объяснения и привитие им основ гигиены. Общаясь с простыми людьми, я узнал их воззрения на болезни и их причины, суеверия, предрассудки, способы лечения, иногда [просто] жуткие. [Один] казак привёз на консультацию в больницу четырёхлетнего сына. Пока я расспрашивал отца, мальчик, бледный, с одутловатым лицом и очень хилый, вёл себя беспокойно, дёргал отца за одежду и чего-то требовал от него на своём детском языке. – Чего он хочет? — спросил я. – Хочет курить, — ответил отец и с этими словами достал из кармана большую трубку, наполнил её махоркой, прикурил и дал ребёнку, который с удовольствием начал втягивать ртом вонючий дым. Я был возмущён. Казак спокойно сказал, что мальчик выкуривает ежедневно 3–4 трубки. – Может, он и водку пьёт? – Ну, пьёт по нескольку рюмок в день. Хочет-то больше, но я ему не даю.

Постоянно взаимодействуя с простым народом на Урале, я убедился, на каком низком культурном уровне он находится. Казаки и крестьяне не имеют понятия о самых элементарных принципах гигиены, зато они создали себе нелепые представления о болезнях, их причинах и течении, в которых суеверия и предрассудки играют главную роль. Больше всего от этого страдают роженицы и дети, среди которых смертность просто ужасающая. Плодовитость женщин очень большая, и редко у кого меньше 6–10 детей, а есть [и] такие, которые рожали 12–16 детей, но большинство младенцев умирает уже на первом году жизни. Казачки и крестьянки не прерывают работы вплоть до последнего дня беременности, и довольно часто случается так, что роды застают их в поле за работой. Обычно же проходят они в бане или в хлеву и лишь в исключительных случаях в избе. Рожают на четвереньках или стоя, причём повитуха водит роженицу по избе вплоть до появления на свет ребёнка. Если роды долгие и тяжёлые, роженице дают внутрь порох и селитру, встряхивают больную, трясут за ноги и т. д. Если ничего из этого не помогает, прибегают к самому действенному средству, а именно: посылают за попом, чтобы тот открыл царские врата в церкви и прислал свой пояс, которым опоясывают роженицу. За такую услугу поп просит 3–5 рублей, а с богатых требует даже 10 рублей. Если роженица после рождения ребёнка сильно ослабеет вследствие долгих родов, кровотечения или действий повитухи, тогда топят печь, как для [выпечки] хлеба, и в эту растопленную печь на доске засовывают раздетую донага роженицу. Иногда случается, что доска загорается, и несчастную женщину достают со страшными ожогами. У меня было несколько таких пациенток с ужасно обожжёнными ногами. Подобным образом поступают и с новорожденным. Об очистке глаз и ротовой полости совершенно не заботятся. На отрезанную пуповину тоже не обращают внимания. В лучшем случае её заворачивают в грязную тряпку, смоченную молоком матери или намазанную маслом. Когда ребёнок рождается без сознания, не кричит и не дышит, бабка изо всех сил дует ему в прямую кишку, а если он очень слаб, тогда облепляют всё его тельце, за исключением лица, хлебным тестом, и такой пирог на лопате засовывают в растопленную, как для [выпечки] хлеба, печь и держат там, пока тесто на поверхности не запечётся. Результат бывает такой, что вместе с тестом запекается и младенец, а в лучшем случае он получает страшные ожоги. Сразу после родов мать и дитя моют в горячей бане, после чего младенца туго пеленают и дают ему соску, сделанную из тряпки, в которую кладут пережёванный хлеб с сахаром, а у башкир с мёдом и маслом. Крещение происходит в тот же или на следующий день, всегда в церкви, невзирая на погоду, дожди или трескучий мороз, а поскольку кумовья тогда чаще всего пьяны, то и последствия крещения для младенца бывают часто плачевными. Мне рассказывали, что пьяная крёстная мать, возвращаясь из церкви, расположенной за несколько вёрст, не заметила, что крестник выпал из её рук в снег, и спохватилась только подъезжая к дому. Она была сильно удивлена и твердила, что это, должно быть, леший украл младенца. После продолжительных поисков ребёнка нашли замёрзшим. Женщины обычно кормят своих детей грудью, но уже с первых дней прикармливают их коровьим молоком через соску, обычно неимоверно грязную, которую моют раз в три дня. С пятого-шестого месяца жизни ребёнок ест всё то, что едят взрослые: хлеб, картофель, капусту, грибы, горох, солонинуи т. д. Некоторые женщины доходят в своей дикости и фанатизме до такой степени, что на протяжении всего Великого поста не дают своим младенцам ни груди, ни коровьего молока, считая это грехом. Об очистке ротовой полости ребёнка совершенно не заботятся. Неудивительно, что при подобном уходе большинство младенцев уже в первые дни и недели жизни заболевают острым и хроническим катаром желудка и кишок и массово умирают от этих болезней. На свежий воздух детей выносят в любое время года, не обращая внимания на погоду и температуру, — даже в 40-градусный мороз. Сифилис широко распространён среди уральского и западносибирского населения, и целые деревни вымирают от этой болезни, которая приобретает прямо-таки устрашающие размеры. Чаще всего приносят сифилис казаки, возвращающиеся со службы домой, и заражают своих жён и детей. Я вспоминаю несколько примеров такого заражения сифилисом в самом Челябинске.

1. Женщина покормила грудью своего внука-сифилитика, а потом своего ребёнка. Как у неё, так и у ребёнка развился сифилис.

2. Кучер, у которого были lues, condylomata, plaques и язвы на uvula, целуя, заразил сифилисом детей своих господ четырёх и шести лет.

3. Ужасный случай я наблюдал в семье Бобровых. Молодой Бобров женился на прекрасной и очень милой девушке, у них была дочка, которую молодая мать сама кормила грудью. Когда малютке исполнилось пять месяцев, они приняли для неё няню, молодую девушку. Вскоре после этого у малютки на нижней губе появилась характерная сифилитическая язва. Поскольку родители ребёнка были здоровы, следовало допустить, что заразился он от кого-то из прислуги. Были тщательно обследованы кучер, кухарка и горничная, но у них не было никаких проявлений сифилиса. Я велел позвать няню, но её нигде не могли найти и только после долгих поисков вытащили из каретника, где она спряталась. К своему изумлению, я узнал в девушке проститутку, которая год назад приходила в больницу на осмотр, а потом куда-то исчезла. Только под страхом тюрьмы она согласилась на осмотр. Я обнаружил у неё сифилис в самой заразной форме. Я запретил госпоже Б[обровой] кормить ребёнка, но было уже поздно, потому что на следующий день у неё появилась сифилитическая язва на груди возле соска. Одновременно возникли проявления сифилиса у 14-летней сестры госпожи Б[обровой], ученицы, которая жила у сестры. И вот эта любящая счастливая семья рассыпалась. Подавленный горем муж запил, возненавидел жену и ребёнка. Госпожа Б[оброва] пыталась отравиться, но я её спас. Казаки и крестьяне присматривают за детьми очень плохо, вернее сказать — никак. Население Челябинского уезда наполовину военное — казачье, и в каждом доме есть оружие: ружья и револьверы, которые лежат на лавках или развешаны на стенах. У детей есть свободный доступ к этому оружию, они им играют, отчего у них часто случаются огнестрельные ранения. Настолько жебеспечно население в лечении детских болезней и чаще всего обращается к врачу тогда, когда уже ничего нельзя сделать. На вопрос, почему не принесла ребёнка раньше, мать обычно отвечает: «Я думала, что и так пройдёт». Много зла причиняют знахарки, заклинательницы и даже фельдшеры, убеждающие население, например, что рожу можно вылечить только заговором, что корь лечить не следует, потому что Бог её посылает для очищения от грехов. Скрофулёз, который по-русски называется золотуха, лечат, давая внутрь золото, используемое для золочения орехов. Прививку от оспы, однако, ставят охотно, за исключением старообрядцев, которые считают прививку коровьей оспы наложением печати дьявола. Распространению детских заразных болезней способствуют церкви, в которые приносят на причастие одновременно здоровых и больных маленьких детей. Все мои попытки запретить пускать больных детей в церковь всегда наталкивались на энергичное сопротивление со стороны духовенства.

О частной практике у меня будет возможность рассказать ещё неоднократно.

Вот в таких условиях протекало наше время в Челябинске. Работа занимала почти весь день. А работал я с воодушевлением, честно и всегда старался поступать так, чтобы меня ни в чём нельзя было обвинить. Я хорошо помню слова моего отца о том, что поляк на чужбине должен быть безупречен, потому что по нему судят обо всём польском народе. Поэтому я с чистой совестью могу сказать, что честно исполнял свои обязанности, никогда никого не обижал, а многим по возможности помогал, поэтому врагов у меня не было, и думаю, что я оставил о себе в Челябинске хорошую память.